…Белый шар под потолком сиял до того, что резало глаза. В белом сиянии стоял жрец и сквозь зубы напевал про священные берега Нила. Только по смутному запаху можно было узнать, что это Филипп Филиппович. Подстриженная его седина скрывалась под белым колпаком, напоминающим патриаршую скуфейку. Жрец был весь в белом, а поверх белого, как епитрахиль, был надет резиновый узкий фартук. Руки — в черных перчатках…
Тут шевельнулся жрец. Он выпрямился, глянул на собачью голову и сказал:
— Ну, господи благослови. Нож.
М.Булгаков. Собачье сердце

Румынии, после прижившегося нового курса в СССР, над режимом Чаушеску сгущались тучи. В последний год своего правления диктатор прибег к опыту пиночетовского террора. Тюрьмы и психбольницы были переполнены сомневающимися и неугодными. В обстановке агонизирующего режима Чаушеску советский подданный, бывший выпускник факультета «научного атеизма», учащийся Бухарестской Академии богословского института Андрей Вячеславович Кураев был рукоположен1. Отчего же у бывшего «научного атеиста» произошел подобный, на 180 градусов разворот? Веяние времени? Господни пути неисповедимы.

После окончания войны, с расширением «географии» социализма, дружеское лицо СССР на международной арене по решению Сталина стало активно представлять духовенство РПЦ. Оно же и противостояло усиливающемуся в мире политическому влиянию Ватикана2. Немаловажен был и «исламский фактор», и необходимость нового «имиджа» страны. «По словам, сказанным тогда одним достойным старым сотрудником издательского отдела Патриархии — “Власть терпит Церковь только как придаток к Отделу внешних церковных сношений”»3. Когда Рейган сделался президентом США и провозгласил СССР «империей зла», сократив до минимума визиты советских граждан в США, для наших религиозных деятелей было сделано исключение. «Мне известны случаи, — пишет очевидец, — когда высокие функционеры из ЦК КПСС были вынуждены посещать США в составе делегаций от религиозных организаций»4.

Несмотря на варварское отношение ЦК КПСС к Церкви, к началу войны в стране действовало, по подсчетам М.В.Шкаровского, 3730 храмов. «К октябрю 1941 г. были закрыты практически все антирелигиозные периодические издания… В сентябре (1943 года — в канун Тегеранской конференции, когда в связи с вопросом об открытии второго фронта Сталин предпринял «большевистские темпы» по реанимированию Церкви. — Ред.) были разрешены выборы патриарха, открытие духовных учебных заведений, издание “Журнала Московской Патриархии” и т.п. Однако Русская Церковь расценивалась руководством СССР, прежде всего, как инструмент государственной внешней политики…»5

Партии, для надзора за идеологическим конкурентом на внутреннем поле страны, требовались профессиональные поводыри. В 1968 г. была введена в действие инструкция Совета по делам религий при Совете министров СССР о порядке регистрации служителей культа; ни одно посвящение в сан не могло произойти без устного согласия уполномоченного Совета по делам религий, а рукоположение епископов и назначение их на кафедру — без санкций Идеологического отдела ЦК КПСС6.

Сегодняшние разговоры о независимости в советские времена Церкви от тоталитарного государства просто смешны. Первым подарком Сталину от реанимированной им в 1943 г. Московской Патриархии стало признание ею автокефалии Грузинской Церкви как самостоятельного Патриархата, чему Русская церковь с момента вступления Грузии в 1783 г. в состав Российской империи всячески препятствовала (что послужило в 1918 г. причиной церковного разрыва с Россией). Совместные действия Сталина и церкви на отвоеванных у немцев после войны териториях привели к тому, что в 1945 г. была снята схизма с Болгарской Церкви, самочинно в 1872 г. установившая свою автокефалию; в 1948 г. по инициативе Московской Патриархии была признана Польская Автокефалия и положение ее упрочилось; после войны в Чехословакии был организован сначала экзархат, а в 1951 г. Автокефальная Чехословацкая Православная Церковь. Таким образом, автокефалии позволяли ЦК КПСС проводить свою «религиозную» политику вне зависимости от «капиталистического» проамериканского Константинополя.

Вот при таком симбиозе ЦК КПСС, марксистско-ленинской философии и Православной Церкви работал Вячеслав Кураев, ученый секретарь одного из главных руководителей советской философии Федосеева, отец будущего «научного атеиста», а ныне диакона Андрея Кураева7.

Однако вернемся к нашему «научному атеисту». Стоит ли удивляться неожиданным гроссмейстерским ходам Андрея Кураева: окончание факультета «Научного атеизма» МГУ в 1994 г., поступление в аспирантуру Института философии, где директором ранее, до 1962 года, был сам Федосеев, переход на работу в Духовную семинарию в 1985 г. (сразу после провозглашения Горбачевым курса на перестройку). Как пишет Андрей Кураев:
«К тому времени я уже достаточно хорошо знал ситуацию церковно-государственных отношений и прекрасно понимал, что поступить в семинарию я могу только чудом. Потому что людей с высшим образованием туда не очень-то пускали, москвичей тем более, а с кафедры атеизма, так и говорить нечего… Но если бы я шел в семинарию прямо с кафедры атеизма, то перекрыли бы сразу. Сама же семинария испугалась бы скандала…»8

Несмотря на подобные сложности для «простых смертных», молодой «научный атеист», никому не известный Андрей Кураев поступил на работу в духовную семинарию не кем-нибудь, а как он пишет: «секретарем ректора Московской духовной академии»9. Сразу после окончания семинарии в 1988 г. Андрей Кураев (не отработав обязательное распределение после института, не отслужив в армии и т.д.) выезжает на учебу за рубеж — голубая мечта советской интеллигенции10. Там он получает рукоположение в сан и в 1990 г. возвращается в СССР. В СССР в это время, после падения берлинской стены и отмены шестой статьи в Конституции «о руководящей и направляющей роли КПСС», бурлит политическая жизнь, идет перекройка и раздел сфер влияния, пиком которых стали события ГКЧП 1991 г. В 1990 г. Патриархом Московским и всея Руси становится Алексий II.
Как раз в это неспокойное время в Москву после двухлетнего отсутствия возвращается Андрей Кураев. Как он пишет: «Ему (Алексию II. — Авт.) потребовался референт, который “умеет писать”. Ректор порекомендовал отца Андрея. Патриарх встретил меня с улыбкой: “Говорят, Вы хорошо умеете писать?” — “Нет, Ваше Святейшество, я пишу только от лености и ради экономии — чтобы не повторять десять раз одно и то же”. Посмеялись»11.

Три года будущий «православный журналист и полемист», а в прошлом «научный атеист» проработал у самого Святейшего, постигая механику и правила политической игры высшего церковного управления, расстановку внутрицерковных сил, знакомился с критериями, по которым отбирают благоволимых и аутсайдеров. Там же он, видимо, окончательно закрепил усвоенные от отца беспроигрышные правила поведения — быть центристом и держаться вблизи власти.
Откуда же вообще возникла тяга Андрея Кураева к религии? Вячеслав Иванович, отец Андрея, будучи человеком тихим и работая у Федосеева и в иных достославных местах, вносил свой незаметный профессиональный вклад в разрушение отечественного религиозного сознания. Позже в интервью газете «Татьянин день» Кураев объяснит, что под идейным руководством отца «в старших классах Андрей (Кураев) выпускал газету “Атеист”… Семья… была вполне атеистической. У меня не было верующих знакомых, никого: ни родственников, ни друзей, ни однокурсников…»12.

Не менее интересны корни столь неудержимой ненависти Андрея Кураева к рериховскому учению. До нашумевшей статьи Сидорова «Семь дней в Гималаях», опубликованной в 1982 г., об учении Рерихов широкой общественности было почти ничего не известно. После названной публикации, взорвавшейся среди сонной интеллигенции подобно бомбе и всколыхнувшей искания лучшей жизни, идеологи ЦК КПСС проявили серьезную обеспокоенность появлением на внутреннем идеологическом пространстве, монополизированном КПСС, какого-то самозванца-рериховца. Наиболее рьяным душителем проникновения идей Рерихов в тот момент выступил как раз Федосеев. С объяснениями и комментариями о «нерелигиозности» и «неантисоветскости» рериховского учения с ученым секретарем Федосеева Вячеславом Кураевым (отцом диакона) активистам-рериховцам пришлось говорить не один десяток раз. Видимо, в это время будущий Андрей-богослов и приобрел свои первые познания о рериховском учении. Из рассказов отца, а возможно и друзей отца, следовало, что это «восточное» учение является какой-то скрытой угрозой устоявшемуся порядку, что хотя и не обнаруживается с первого раза; что данное учение является гонимым не только близкими ему людьми, но и Самой господствующей Идеологией. Как мы видим, по прошествии почти двух десятков лет мало что изменилось — Андрей Кураев все там же — при господствующей идеологии (олицетворяемой уже РПЦ) и все против тех же — Рерихов и рериховцев.

Таким образом, мановением неизвестного нам доброхотчивого «профессора Преображенского»13 состоялось преображение ума при сохранении прежнего сердца потомственного «научного атеиста», духоборца и контрпропагандиста, а в один из громовержных дней, в Бухаресте, случилось и мистическое снисхождение одежд церковных на некогда атеистическое тело. Шло время. Прооперированный изменялся. Три бурных года работы у Алексия, за которые развалился СССР и коренным образом изменился политический Олимп, пролетели как три дня. Однако карьера в Святая Святых у Кураева не сложилась. Но терять столь квалифицированного пропагандиста и книжника было не рачительно. Симбиоз прежнего сердца и нового ума дал поразительные плоды.
Вместе с господином Дворкиным бывший «научный атеист» Андрей Кураев предался своему главному жизненному призванию: поимке и изничтожению ненавистных ему иноверных, на этот раз — сект и оккультистов. Ведь как писал диакон о природе собачьего сердца: «все обязаны лаять, и лаять тем голосом, какой Господь Бог дал»14.

И дело-то, собственно, нужное, можно сказать, Государственное. Впрочем, об этом уже достаточно.

Диакон Андрей Кураев говорил, что: «…при написании этой книги я привык ссылаться на В.Розанова (что поделаешь, если, несмотря на неисчислимые свои антицерковные провокации, он все же многое в православии понимал лучше митрофорных академиков)…»15 И мы, завершая наш затянувшийся разговор о деятельности Кураева на поприще публицистики, богословия и антисектантства, также приведем слова Розанова, наблюдательности и интуиции которому не занимать. Они тем более заставляют задуматься, видя в отдельных фактах (присутствие Кураева на страницах порноделового журнала, полуэстрадные вояжи по стране, активное охаживание средств массовой информации и политиков) некое пугающее отражение Общего. В конце концов, явление Кураева — это симптом, это повод задуматься: что такое православие сегодня.

Розанов писал:
«Церковь возникла, сложилась и долго росла и сияла, и собрала все свои добродетели и разум до книгопечатания и обходясь — без книгопечатания. Это — до-книгопечатания-явление. Не есть ли ошибка поэтому, что, когда появились орудия и формы книгопечатания, — церковь также потянулась к ним? Как священник “необъяснимо” перестает быть им, переодеваясь в сюртук… — так “необъяснимо” что-то теряет “печатающий свои сочинения” иерей, епископ, etc.

Конечно, есть призвания и среди них, которые не могут не печататься, — “врожденные писатели”, которые не могут не принять этого рока. Но таковых, очевидно, немного, и притом очень немного.

Было бы печально и бедственно, если бы и Флор.16 не писал. Вообще тут “судьба” и “общий путь”.

Но и его надо обдумать. Очевидно, “церковь” чем меньше пишет и печатается, тем полнее она сохраняет свой древний аромат дела и факта. Факта около больного, около умирающего, около гроба, около купели, возле роженицы (“наречение имени отроку”), возле любви (брак, венчание).
Оставим слово публицистам.

Которые ведь тоже несут страшный рок: остаться вечно с одним словом…»17

Зло через дело, зло через слово, зло через мысль. Зло, злоба, ненависть, неприязнь, нетерпимость, не-любовь в конце концов. О таком «зле», излучение которого может проистекать и от священнослужителя, но размер которого из-за этого превращается в совершенно иную величину, Розанов написал:
«Только злой поп… — невыносим. Он хуже всякого человека. В нем этот яд хуже, проклятее, смраднее, стрельчатее яда во всяком другом человеке.

Отчего так? Тоже — тайна. “И, взяв кусок с блюда и обмакнув в соль, — подал ему”18. И всякий исповедник Христа, если он зол, — увеличивается в зле на всю величину Христа и становится Иудой»19.