В философии или в богословии дурно выглядит протекционизм <...>
Я хотел бы, чтобы дети знали все религии мира1.
А.Кураев

Все великие религии одинаково учат добру2.
Далай-лама XIV

Уже вторым изданием тиражом в 10000 экземпляров вышла книга диакона «Если Бог есть Любовь». Как-то непривычно для тех, кто знает обличительный стиль писаний диакона Андрея, видеть его книгу о Любви. И действительно, посвятив вынесенной в заголовок теме менее трети книги, Кураев вернулся к излюбленной критике чужих убеждений. Но все-таки Любви он посвятил несколько страниц собственных рассуждений, и для нас они будут наиболее интересны.

О каноническом (то есть церковном) понимании учения Христа и той истины, что спасется лишь ничтожное меньшинство, пребывающее в Православной Церкви, а остальное большинство человечества будет жестоко наказано Христом, мы уже говорили. Познакомимся же с продолжением развития этой точки зрения современным апологетом Кураевым:
«…Формула “Бог есть Любовь” — высочайшая, из всех возможных человеческих представлений о Божестве. Но раз это так — значит, мы подобрали ключ к решению исходной проблемы религиоведения. Теперь мы знаем, на каком именно основании можно сравнивать религиозные учения между собой… С мерилом “Бог есть Любовь” мы можем подходить к разным религиозным течениям и как лагом замерять их реальную глубину»3.

Далее у Кураева следуют «замеры глубины» шаманизма, греко-римской религии, даосизма, брахманизма и индийской религиозной философии, буддизма и, наконец, ислама, — по паре страниц на каждую древнюю доктрину. И нигде Кураев не находит Любви.

В шаманизме любовь не нужна для успешного «контактирования» с духами. В Олимпийском пантеоне богов одна перверсия; батюшка приводит пример:
«Гее не по душе постоянные роды, и однажды Гея, спрятав сына Крона в то место, через которое он явился на свет, “дала ему в руку серп острозубый и всяким коварствам его обучила. Ночь за собою ведя, появился Уран, и возлег он около Геи, любовным пылая желаньем, и всюду распространился кругом. Неожиданно левую руку сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный серп острозубый, отсек у родителя милого член детородный и бросил назад его сильным размахом”»4.

«И о каждом боге, даже самом симпатичном, какой-нибудь миф все равно расскажет какую-нибудь гадость», — сетует на мифы диакон. Интересно отметить, что подобную фальсификацию смысла мифа Кураев приводит, будучи знаком с текстом Блаватской, которая в «Разоблаченной Изиде» писала: «Кощу¬нственнее и смешнее ли какие-либо выдумки языческого мира, чем беседа Иеговы с Моисеем..? Показаны ли языческие боги более жестокими, чем тот же самый Иегова во многих местах? Если чувства благочестивого христианина шокированы нелепостями о поедании Отцом Кроносом своих детей и изувечении Урана… — то с другой стороны, он не должен обижаться, если нехристианин смеется при мысли о Иакове, борющемся со своим Творцом, который, “видя, что Он не может одолеть его”, вывихнул Иакову бедро, причем этот патриарх по-прежнему крепко держал Бога и не отпускал Его, несмотря на все Его просьбы»5.

Разделавшись с язычниками, Кураев приступает к «Великому Дао» китайцев. Какая может быть приличная религия у китайцев, рассуждает диакон, у которых такая «радикальная всеядность» китайской кухни? (Далее отец Андрей приводит живописную процедуру поедания мозга живой обезьянки, которую, как он пишет: «мне довелось видеть в видеофильме “Лики смерти”».)

Брахман индусов для диакона — безличен, а Любовь ведь, по Кураеву, есть чувство личностное, значит, и брахманизм неконкурентоспособен.

В буддизме, вроде как, любовь есть, но, «во-первых, в буддизме нет вообще понятия Бога», «во-вторых, любовь не мыслится в буддизме, — по мнению Кураева, — как совершеннейшее состояние бытия». А как же жертвенное стремление к состоянию нирманакая6, спросим мы? По Кураеву — эта идея появилась лишь в народном буддизме и, возможно, не без влияния христианства7, и «это, — заявляет диакон с видом знатока, — для тех, кто не понял и не принял “прямого пути”»8.

В исламе диакона не устраивает то, что по их вере Бог не может спуститься к людям ниже первого неба (видимо, для рукопашной борьбы с Иаковом).

Не устраивает диакона и концепция любви в кришнаизме (Андрей Кураев почему-то «Бхагавад-Гиту» соотнес лишь со знакомым для него российским Обществом «Сознание Кришны»). Но что же может быть ближе к любви, чем бхакти-йога Бхагавад-Гиты (йога благоговейной любви9)? — изумится читатель. Кураев поясняет: «Он [Кришна10] заповедует людям любить его. Но любит ли он сам людей — остается не вполне ясным; в «Бхагавад-Гите» нет ни одной строки о любви к людям»11. Соответственно, раз «не ясно», значит, и йога-любви также неконкурентоспособна. Кураев сетует об отсутствии у Кришны любви к людям. Но если нет во Вселенной ничего, где бы не был Бог (такова уж философия индуизма), то тогда, получается, Бог должен был бы заявлять о своей любви к себе самому? Очевидна некорректность сравнения любви Христа и любви Кришны в контексте совершенно различных культурных традиций: в западном мировосприятии (центробежном) человек и Бог — это две точки, и здесь Бога ищут вовне; в восточном мироощущении (центростремительном) все иначе — здесь Бог — внутри, в сердце каждого человека, но сердце должно «расшириться» до таких пределов, чтобы оно слилось со всеми другими сердцами и охватило своею любовью весь мир. Так, фарисеям, спрашивавшим, когда же настанет «Царство Божие», и понимавшим его во внешнем и временном смысле, Христос ответил: «…не скажут: “вот, оно здесь”, или: “вот, там”. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть» (Лк. 17:21). Ап. Павел говорит: «Дух Божий живет в вас… Христос в вас» (Рим. 8:9–11), а также говорит о «возвеличивании Христа» в сердце верующего (Филип. 1:20). Макарий Великий (Египетский) наставляет: «Надлежит просить у Бога, чтобы дал нам обрести в сердцах наших богатство Его, истинное сокровище Христово, в силе и действенности Духа»12. Максим Исповедник: «Он (Христос) есть сокровище, скрытое в поле сердца твоего, которое ты не найдешь в бездействии. Очисти ум свой от постыдных помыслов, гнева и злопамятства, и тогда сможешь ты познать вселение Христа»13. Никифор Монах говорит о задаче религиозной аскетической жизни: «…Найти сокровище в поле сердца скрытое… Принять в знании и опыте царство небесное внутри нас»14.

В западной культуре популярен образ оставленного Богом человека. Любой индус на это только бы улыбнулся, потому что для него это невозможно15 — в его сердце Бог пребывает всегда. Но Православие и так называемые религии Востока (в отличие от западной веры) в своих основах имеют гораздо больше общего, нежели это принято думать16. О Царстве Божием, или Атмане в священных текстах Индии, например, говорится:
«Вот мой Атман в сердце, меньший, чем зерно риса, чем зерно ячменя, чем горчичное семя, чем просяное зерно, чем ядро просяного зерна; вот мой Атман в сердце, больший, чем земля, больший, чем воздушное пространство, больший, чем небо17, больший, чем эти миры»18.

В Евангелии же Иисус говорит:
«Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф. 13:31–32).

Как может заметить читатель, сходство в центральной идее, вплоть до привлеченных образов, — поразительное!

Таким образом, можно сказать, что прием продемонстрированной Кураевым религиозной апологетики вовсе не нов: из религий, которые требуется унизить, берется все самое наглядно-худшее и компрометирующее, да так, что с подобными оскорбительными комментариями ни один священнослужитель этих религий не согласится или же возмутится провокационной расстановкой акцентов; зато, сравнивая оклеветанную чужую религию с собственной, в последней выгораживается и превозносится самое замечательное, составляющее жемчужину человеческих ценностей. При этом многообразованный диакон напрочь игнорирует свидетельства великих культур Индии, Китая, Египта, Древней Греции, ставшие таковыми, очевидно, что не вопреки «варварским» верованиям, а благодаря этим высокодуховным глубоко философским представлениям, пронизывающим насквозь мироощущение древних народов. Например, Ф.Шиллер, великий поэт европейского романтизма, при первом знакомстве с индийской поэзией, тогда еще только что открывшейся для Запада, заметил, что «последняя превзошла бессмертные творения античной художественной культуры именно в изображении — по его определению — «прекрасной женственности» и «прекрасной любви»19!

Наивный читатель, быть может, и поверил бы профессиональному апологету диакону и его «сравнительному» религиоведению, если бы в другой его же брошюре не прочитал продолжение рассуждений о «Любви».

В труде под названием «Как делают антисемитом» сетующий несколько по другому поводу Кураев ненароком приоткрыл читателям ту свою центральную мировоззренческую позицию, которая за многословной его апологетикой все как-то ранее ускользала. Вот что пишет Кураев о в общем-то давно известной библейской истории о кровавых деяниях Иеговы, который в христианстве также есть сам Бог-Христос.

«С точки зрения христиан, история Израиля имеет цель… — пишет Кураев. — Значит, — Израиль убивает языч¬ников не только ради благополучия своих детей, но и ради спасения потомков тех, кто сейчас противостоит ему и его миссии».

Познакомившись выше с критикой Кураевым восточных религий, явно, по мнению Кураева, «не дотягивающих» в любвеобилии до христианского Бога (Бога-Христа), читатель может удивиться: «Разве такой добрый, кроткий, сама Любовь Бог-Христос раньше был кровожадным?» Кураев объясняет сей парадоксальный курьез ветхозаветного предания.

«Любой человек… знает, сколько там крови, сколько благословений на убийства и разграбление языческих городов: “А в городах сих… не оставляй в живых ни одной души20… дабы они не научили вас делать такие же мерзости, какие они делали для богов своих, и дабы вы не грешили пред Господом Богом вашим” (Втор. 20:16–18), — цитирует Кураев Библию. — Жестокость ветхозаветного мира столь поражала, что позднее люди “гуманистического” склада задались вопросом: полноте, действительно ли Бог Моисея — это благой Бог-Творец?»

И вот диакон Кураев действительно безупречно формулирует идею церковных фундаменталистов, оправдывающих преступления западной церкви в течение последнего тысячелетия, и которая в целом не многим отличается от доктрины «истинных арийцев» с их принудительной стерилизацией, концлагерями и газовыми печами.

«Представьте, что на Земле произошла ядерная война… Правительство, возглавляющее остатки человечества, принимает жестокое решение. Избирается один небольшой участочек земли (“шесть соток”). С него срезается верхний зараженный слой почвы. Обнажившиеся глубинные слои выжигаются и прокаливаются огнем — чтобы никаких следов радиации не осталось в этой земле. На очищенное место высыпается здоровая земля с космической станции. В нее засеиваются здоровые же семена… А по периметру ставится охрана — чтобы никто из людей или из зверей не ворвался и не растоптал эту уникальную делянку. Чтобы даже пыльца от мутантов не залетала сюда и чтобы ветры не приносили радиационную пыль, делянка обносится прозрачным шатром. И все же… и здесь время от времени появляются мутанты. Когда тот или иной побег… проявляет склонность ко все тем же печальным мутациям, садовник безжалостно отрезает его и сжигает засохшие или мутировавшие колоски и ветви… В конце концов среди этих первоначально многотысячных побегов одна веточка принесла тот плод, ради которого и существовало это странное земледелие. Этот плод можно вынести за пределы опытной станции и раздать всем желающим21… Вот фундаментальная разница в христианском понимании истории Израиля и в иудейском, — торжественно возглашает Кураев. — …Надо иметь изрядно помраченные совесть и рассудок, чтобы обвинять христиан в том, что они, дескать, украли у евреев Библию и пророков. Не украли, а сохранили», — заканчивает диакон.

Можно только порадоваться, что этим «садовником» не стал диакон Кураев!

То, что человек деградировавших великих культур древности привык переносить на высшие силы свое невежественное и варварское представление о мире и морали — дело не новое, — подобное было свойственно в большей или меньшей мере любой массовой религии22. И в этом мы, может быть, не усмотрели бы большой беды, если бы отдельные священнослужители самочинно не присваивали себе прав такого божества на вершение судилищ, устраивая на земле свои маленькие и большие аутодафе и освенцимы.

Кураев прав. Нельзя не согласиться, что наиболее воинствующая догматика Западной церкви именно так понимала Бога и Его методы господства. Там также «любовь» била через край: среди сжигаемых на кострах инквизиции были дети; их перед казнью, в сторонке от остальных, исповедовали священники Общества Иисуса (иезуиты). Какие просьбы для Бога слышали эти «божьи садовники» из уст невинных малюток? Очевидно, иезуиты так же специфически понимали слова Иисуса: «пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им; ибо таковых есть Царствие Божие» (Мрк. 10:14).

Однако вернемся к сравнительному религиоведению Кураева и его книге «Если Бог есть любовь». Если оставить в стороне нравственную сторону суждений диакона, то в научном смысле (ведь Кураев еще и профессор) можно отметить, что у диакона не научный, а поистине поверхностный подход к рассматриваемому предмету, т.е. вынесение суждений об иных доктринах и верованиях на основе чужих мнений. Для понимания духа совсем иной, т. е. восточной религиозной культуры, мало будет даже кропотливого прочтения бесчисленных письменных источников. Необходимо проникнуться, вжиться в совершенно другую культуру. Для восприятия Вед и Учения Будды надо открыть сердце, т. е. проникнуться любовью к далеким народам, их обрядам, храмам, философии. Много ли можно понять, например, о таинстве православного причастия, начитавшись лишь одних книг, да еще и предпосылая чтению агрессивную ненависть и неприятие, какие наблюдаемы у Кураева по отношению к восточным религиям и практикам? Диакон в лучших традициях «научного атеизма» принижает восточные религии и их эзотеризм23, совершенно не владея рассматриваемым предметом. В его критике наблюдается странная для священника черта: она поразительным образом напоминает хлесткую пропаганду научного атеизма былых времен, целью которой было низвергнуть идею Бога. Заметным отличительным признаком примитивной антирелигиозной пропаганды тех времен было то, что сваливались в общую кучу и преступления отдельных священноначальников, и темные суеверия народа, и святое предание первооснователей. При этом в отношении христианства никогда атеистический спор не касался сущности святоотеческой религиозной мысли и праведного пути. Восточные религии критика атеизма затрагивала меньше, чем христианство, видимо, за малой их изученностью, а также за меньшей актуальностью. Но и здесь за основу критики бралось не подлинное содержание восточных религий, а их обрядовые или еще чаще — народно-фольклорные представления.

Кураев на восточные религии перенес тот же самый грубо-атеистический метод и аргументацию, которые были свойственны «научному атеизму» в отношении христианства. Если внимательно проанализировать его критику, то окажется, что иные религии поклоняются другим (не Христу) богам, а так как Бог, Всевышний — один, то, собственно, иные религии и не поклоняются Богу. Последовательно довести цепь умозаключений, свойственную дьяволоборческой богословской апологетике о том, что «если поклоняются не Богу, то кому?» — каждый читатель может сам. Но даже без столь радикального вывода (ну, в конце концов, бoльшая часть может и заблуждаться и лишь пoпусту возносить молитвы никому) игнорирование нетождественности подлинно сакрального профанному и фольклорно-бутофорскому — характерная черта поверхностного религиоведения и тех, кто вообще с трудом способен допустить существование трансцендентного.

О таком понимании всех-отрицающего богословия говорил о.Георгий Чистяков: «Вообще их писания удивительно похожи на журналы «Коммунист», «Политическое самообразование» и на другие выходившие под эгидой ЦК КПСС издания. Их авторы тоже везде и во всем видели врагов и тоже пугали читателей губительностью любого уклонения от марксизма-ленинизма. Увы, до сих пор я не встретил пока еще ни одного человека, который пришел к православию благодаря книжечкам такого рода… Когда мы заявляем, что православие — это единственно верный святоотеческому преданию и единственно правильный способ веры, мы оказываемся учениками, увы, не святых отцов, а Суслова, Жданова, Андропова и прочих партийных идеологов, тех, кто насаждал марксизм, настаивая на том, что это единственно правильное и единственно научное мировоззрение. Монополия на истину вообще крайне опасна, ибо делает нас жесткими и жестокими, но, к сожалению, очень удобна, ибо освобождает от необходимости думать, выбирать и брать на себя личную ответственность за принятие тех или иных решений. Я уже не говорю о том, что она истину просто и сразу убивает, ибо истина может быть только свободной» 24.

Сама постановка проблематики религиоведения, т.е. изучения народных религий, еще не означает, что религаре (связь с богом) в иных формах, кроме как канонически-церковных, не существует или невозможна. Положение в этом вопросе можно сравнить с наукой — здесь также глупо утверждать тождественность науки системе академий и отраслевых научно-исследовательских институтов, несмотря на доминирующий вес последних. И еще более глупо судить о науке по конъюнктурной и политически-окрашенной деятельности отдельных ее начальствующих бюрократов.

Но, впрочем, что мы знаем о традиционной доктрине христианской церкви, о центральном и главном вопросе, волнующем каждого человека, — о бытии после смерти, на пути к которому обязательной инстанцией должна оказаться церковь? Известного богослова протоиерея Георгия Флоровского, попрекаемого реакционерами за его либерализм, никак нельзя обвинить в слепом догматизме. Но и он в своей статье «Долина смертной тени» подчеркивает отличие ортодоксального взгляда на вопрос о посмертном существовании от общепринятого (или приписываемого «взглядам Церкви»), что может удивить не искушенного в догматике читателя:
«Смеpть — неизбежный конец, полное кpyшение всех человеческих чаяний и стpемлений. Смеpть есть следствие гpеха, есть pезyльтат падения пpаpодителей. Смеpть не создана Богом. Смеpти не было места в Божественном Замысле yстpойства миpа. Умеpеть былo неноpмально и неестественно для человека. Смеpть была неестественным yдалением от Бога, Твоpца и Господа человеков, даже физическая смеpть, т.е. pазделение дyши и тела. Человеческая смеpтность — это позоp, “возмездие за гpех” (Рим. 6:23).

Большинством совpеменных хpистиан, — продолжает Флоровский, — такое, библейское, понимание смеpти yтеpяно. Смеpть воспpинимается, скоpее, как освобождение бессмеpтной дyши из-под непосильного pабства телy. Однако это кpайне pаспpостpаненное отношение к смеpти совеpшенно чyждо дyхy Св. Писания. Hа самом деле это гpеческая (эллинская), языческая точка зpения.

Меpтвый человек yже не человек в полном смысле этого слова. Потомy что человек — не бестелесный дyх. Тело и дyша сохpаняют единое целое, они пpинадлежат дpyг дpyгy. Их pазделение есть искажение человеческого сyщества. «Развоплощенная» дyша — всего лишь дyх. Бездyшное тело — всего лишь меpтвая плоть. “Ибо в смеpти нет памятования о Тебе, во гpобе кто бyдет славить Тебя?” (ПС.6:6)…

А славное дpевнее пpоpочество (о втором пришествии Христа. — Авт.) исполнится снова. “…Вот, Я откpою гpобы ваши и выведy вас, Hаpод Мой, из гpобов ваших и выведy вас в землю Изpаилевy… И yзнаете, что Я, Господь сказал это — и сделал”, — говоpит Господь (Иезек. 37:12,14)»25.

Отрывок этот мы привели для тех, кто сегодня, совершенно не зная Православного догмата, утверждает — «мы тоже православные». Вот в этом-то и весь вопрос — какое оно, Православие?! Например, высокочтимый на Руси заволжский старец Нил Сорский (1433–1598), проповедник в русском монашестве традиции исихазма26, в завещании от своих учеников потребовал после своей смерти выбросить его тело в пэстыни, т.е. в лесной чаще, на съедение зверям и птицам, ибо это тело «согрешило много перед лицем Господним и не достойно погребения»27. Несмотря на кажущуюся противоположность святоотеческого учения о воскрешении из гробов и учения о реинкарнации (не в вульгарном, конечно, представлении, как о «перепрыгивании из тела в тело»), в них заложена одна и та же мысль. Сегодня церковь уже не предполагает, исходя из буквального чтения Евангелия, нарастание на полуистлевших костях в гробах цветущей плоти (тем более что человек мог от рождения быть уродом и инвалидом, без рук или без ног). Как речь идет о «новой земле», которая грядет со Вторым Пришествием, так и о «новом теле». С другой стороны, концепция реинкарнации никогда не утверждала, что воплощения человеческой индивидуальности в разные личности тождественны друг другу. Говорится иное, что осознание индивидуальности самой себя в своей самоцельности и полноте всех прежних воплощений — величайшее событие, венец эволюции духовной монады. Данное можно было бы рассматривать как сходное с христианским иносказанием о воскрешении в новых телах. Ибо провозглашено Апостолом Павлом:
«Но скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не умрем, но все изменимся; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертное. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: “поглощена смерть победою” (Исаия, 25:8)» 1Кор. 15:50–54.

1. Кураев А. Православие и право: Церковь в светском государстве. М., 1997. С.10, 46.
2. Буддизм в России. 1995. №24. С.24.
3. Кураев А. Если Бог есть Любовь. М., 1998. С.7.
4. Буквальному восприятию Кураевым религиозных текстов можно было бы посочувствовать, если бы мы не знали, что перед нами выпускник философского факультета МГУ, преподаватель кафедры философии религии и религиоведения МГУ. Так, часто цитируемый Кураевым Лосев писал: «В космогонических же и эсхатологических мифах героем является сам мир или его основные стихии, первичные принципы и стихии. Хаос, Уран, Гея, Крон, Зевс… — все это суть сам мир и мировая история… Поэтому все эти мифические образы суть именно символы, а не аллегории, и притом символы второй (и большей) степени. Два (или больше) символических слоя связаны в них тоже символически» (Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М., 1990. С.432).
5. Блаватская Е.П. Разоблаченная Изида. Т.2. С.512.
6. Нирманакая — посмертное состояние самопожертвования адепта (в отличие от дхармакаи — состояния эгоистического блаженства), оставляющее ему возможность сострадать и помогать человечеству и полубогам, пока не закончится весь жизненный цикл. Известна заповедь Иисуса о любви ко своим врагам. В буддизме предлагается врага представлять своею матерью, чтобы любовь к нему стала подлинной.
7. Общеизвестно, что восприятие мира человеком «тонкого Востока» и «грубого Запада» как минимум различны. Характерное развитие западных и восточных стран — наглядная демонстрация этих различий. Подходить к восточным религиям в контексте и с методологией западной культуры — этап, преодоленный востоковедами еще со времен основателя современного религиоведения Макса Мюллера (1823). Например, у В.Г.Лысенко указывается на особенность буддийской философии: «Другими словами, вырисовывается некая совершенно неизвестная в европейской традиции проекция взгляда на психику человека, которая не поддается привычным классификациям. Как ее назвать — дело второстепенное. Самое лучшее — не спешить с классификационными ярлыками, а разобраться…» (Лысенко В.Г., Терентьев А.А., Шохин В.К. Ранняя буддийская философия. Философия джайнизма. М., 1994. С.207).
8. Кураев А. Если Бог есть Любовь. С.28.
9. Академик Смирнов о бхакти, или «йоге любви и преданности», пишет: «Кришна ставит йогина выше мудрецов и считает, что даже тот, кто пожелает изучать йогу, преодолевает Веды, то есть относительные (теоретические) нравственные законы. Но выше всех Шри Кришна ценит бхакти: из всех йогинов наиболее совершенен “тот, кто до глубин души Мне предан” (то есть бхакта)» (Махабхарата / Перевод Б.Л.Смирнова. СПб., 1994, С.67). Согласно Бхагавад-Гите, Бог (Кришна) — везде: «Я начало вселенной, все от Меня происходит; озаренные, это постигнув, Меня почитают любовью; Я — Атман, пребывающий в сердцах всех существ… Я — начало, середина, конец всего мира» (Бхв. X:8,20). Бхакта таким образом любит весь мир без исключения, для него весь мир — это море любви, потому что в каждом его атоме и в каждой душе человеческой — Бог. Вот заповеди, произнесенные Кришной: «Бесстрашие, чистота душевная, стойкость в познании в йоге, щедрость, самообладание, жертвенность, приношение жертв, подвижничество, прямота, прилежание, неврежденье, правдивость, отрешенность, умиротворенность, бесхитростность, безгневность, состраданье ко всем существам, неалчность, мягкость, постоянство, скромность, терпеливость, бодрость, стойкость, чистота, незлобливость, отсутствие самомнения — участь рожденных для божественной жизни…» (Бхв. XVI:1). «Без ненависти к существам, сострадательный, милосердный, без собственности, без самости, равный в горе и радости, терпеливый, всегда довольный йогин, постоянный в единении, самообузданный, твердый в решеньях, вручивший Мне сердце и разум, преданный Мне, он Мне дорог» (Бхв. XII:13-14).
10. Кришна — самый прославленный Аватар (воплощение) Вишну, «Спаситель» индусов и их самый популярный бог. Вишну — вторая ипостась индусской Тримурти (троицы), состоящей из Брамы, Вишну и Шивы. Повесть о зачатии, рождении и детстве Кришны — точный прототип истории Нового Завета. Миссионеры с самого начала, как только стали доступны тексты, стараются доказать, что индусы украли этот рассказ о Рождении у ранних христиан, пришедших в Индию.
11. Кураев А. Если Бог есть Любовь. С.37.
12. Духовные беседы, послания и слова. М., 1855. Беседа 18. С.212.
13. Patrologiae cursus completus Migne, parsgraeca, tomus 90/1, p.1063.
14. Patrol. Migne, t. 147, 94.
15. «Оставление Богом человека» — есть субъективное ощущение, известное во многих духовных практиках мира. Как правило, оно связано с испытанием, возложенным на человека, преодоление которого означает для него наступление нового жизненного этапа, часто — изжития «ветхого человека». Оно, состояние оставленности, вовсе не предполагает буквальное «оставление Богом человека», а говорит лишь о том, что человек на какое-то время для ума, внешних чувств и пр. лишается ощущения, осознания, чувствования и т.п. — Бога. В целом эта тема слишком глубока, затрагивает надчеловечное, чтобы ее можно было обсуждать в контексте нашего внешнего разговора о перипетиях форм духовного в этом мире.
16. См. «Сказка об уме и сердце», часть I, гл. 3 наст. книги.
17. Под небом здесь понимается «мир полубогов», что близко в христианстве «миру ангелов». Ср. с «птицами небесными» в приводимых далее словах Иисуса.
18. Чхандогья Упанишада, 3, 14, 3 // Упанишады: В 3 кн. Кн. 3. М., 1992. С.78.
19. Древняя Индия: Три великих сказания: В 2 т. СПб., 1995. Т.1. С.24.
20. Согласно Ветхому Завету, Иегова наказывает иудеям никого не оставлять в живых, в том числе ни младенцев, ни беременных женщин, ни стариков.— Авт.
21. Кто не пожелает взять добровольно, заставить, а если опять начнутся «мутации», то повторить методику выведения чистой породы, от «отрезания и сжигания засохших колосков» до массового геноцида — Авт.
22. В отличие от материалистического религиоведения, которое религии Древней Индии, Шумера и Египта изучает теми же способами, как и современные верования примитивных племен Африки и Океании, полагая религию плодом гипертрофированных представлений недоразвитого человечества, мы считаем многие известные сегодня культы древних (ранее II–III тыс. до н.э.) лишь отблеском, и во многом искаженным, великих Доктрин древности. Распад великих культур оставил лишь бледные и несовершенные копии великих Таинств и Мистерий, преобразованных со временем жрецами и народным фольклором в мифы.
23. К сожалению, в нашей работе мы не можем остановиться на подробном рассмотрении понятий «эзотеризм», «экзотеризм», «оккультизм» и пр., к тому же либо не используемых в традиционной «западной» философии, или используемых в качестве синонимов «ненаучности», или «плохого».
24. Чистяков Г. Откуда эта злоба.
25. Протоиерей Георгий Флоровский. Долина смертной тени.
26. Исихазм — умное делание. О нем Нил Сорский говорит: «Умное делание есть созерцательное богомыслие, внутренняя молитва, совершаемая умом и сердцем, непреходящая в внешние выражения через слово, соединенная с созерцанием Божества и отогнанием всех помыслов… постоянное памятование вездеприсущия Божия. Кто так совершает, тот всегда в молитве… Сердечная или мысленная молитва есть как бы состояние богоподобия и соприсутствия с Богом, достигающие через созерцание Его» (цит. по: Правдин. Христианские чтения. 1877. Ч.I.).
27. Федотов Г. Святые Древней Руси. Нью-Йорк, Русский богословский фонд, 1960. С.157.