Музыка есть ощущение, настроение, её нужно постепенно глотать, как воздух, считает знаменитый дирижёр.

Большой зал Петербургской филармонии имени Шостаковича по традиции открыл новый сезон 25 сентября – в день рождения великого композитора. За пульт заслуженного оркестра встал Юрий Темирканов – его художественный руководитель, знаменитый дирижёр.

Летописец эпохи

Елена Петрова, АиФ-Петербург: – Юрий Хатуевич, вы ведь лично знали Шостаковича. Что для вас значит этот человек?

Юрий Темирканов: – Прежде всего хочу сказать, что большинство симфоний Шостаковича были впервые исполнены в этом зале, этим оркестром. Вот и на открытии мы играли его музыку, она будет звучать в течение всего сезона.

Композитора я, действительно, довольно хорошо знал, но не могу сказать, что дружил. Не отношусь к тем людям, которые после смерти гения величают себя его друзьями. Что за человек был Шостакович? Считаю его летописцем времени, и чем дальше мы уходим от той эпохи, тем Шостакович открывается нам больше, становится значительнее, чем мы думали.

Это был последний святой человек на Руси, он – единственный из всех великих, которых я знаю, стеснялся того, что великий. Другие же вели себя «в соответствии». Как, например, Прокофьев, что, конечно, никак не умаляет его достоинств. Шостакович был, наверное, последним в стране человеком, который лично отвечал на все письма. Никогда не забывал сделать то, что обещал. Поразительное явление, настоящий русский интеллигент, последний. Сейчас таких уже не делают.

– На Западе имя композитора принято связывать с политикой, насколько это справедливо?

– Это правильно, ведь, как я уже сказал, Шостаковича от эпохи не отделить, он был её Пименом. А время, в котором жил, было страшным – даже домашние дела имели политическое значение, даже чихнуть нельзя было без политики. Шостакович не мог не ответить на вопросы времени. Даже не знаю, как он состоялся бы в других обстоятельствах… Если бы жил в приличной стране, вряд ли писал такие глубокие, трагические вещи. А он жил в неприличной стране, как и все мы.

К счастью, страна изменилась.

– Признайтесь, а вы сами какие чувства испытываете, когда вас называют великим?

– Мне очень нравится, когда про меня так говорят (улыбается). Но боюсь, что если бы так подумал, то перестал бы выступать. Перестал бы быть тем, кто я есть. Артист, довольный собой, уже не артист.

– Поэтому вы никогда не надеваете свои ордена, хотя имеете и отечественные, и зарубежные награды?

– Орденов действительно много, я их не считаю и не ношу – стесняюсь. Да и глупо выходить на улицу, как Брежнев. Вот когда я был молодой, очень хотел получать награды, в советское время это входило в правила игры. А когда постарел и поумнел, понял, что это такое. Все мы мудреем с возрастом. Правда, глупый к старости не умнеет, а совершенствуется в своей глупости.

В дирижёрстве есть одно достоинство – чем старше становишься, тем лучше дирижируешь. Признаюсь, иногда думаю, что пора уходить. Но знаю, что люди, бросающие дело, которому посвятили жизнь, быстро помирают. Я, честно говоря, не хочу. А Раневская замечательно назвала награды «похоронными принадлежностями».

От человека к обезьяне?

– За пультом вы уже не один десяток лет. Как вам кажется, интерес к классической музыке в стране растёт или падает?

– Число нашей публики зависит от количества интеллигенции в городе, стране. Было время, когда интерес спал, а сейчас опять поднимается, потому что интеллигентных людей становится больше. Медленно, но упорно. А в последнее время в зале стало появляться много молодёжи, это очень показательно, значит, мы не зря работали.

В последние десятилетия мы стоим на баррикадах, защищаемся от «культуры подворотни», которую в людей вбивает телевизор. Эта культура привлекательна для обывателя, потому что не надо думать, а только отдыхать и развлекаться. «Подворотня» обращается к нижней половине тела, а к верхней – только настоящее искусство: фильмы, картины, книги и музыка. Надеюсь, мы победим, иначе дарвинское движение может развернуться в обратном направлении – от человека к обезьяне.

– В концертах с вами выступают выдающиеся солисты. Вы сами выбираете конкретных исполнителей?

– Я выбираю по принципу: симпатичен он мне как музыкант и человек или нет. Ведь даже если замечательный исполнитель, но нет симпатии, не умею с таким работать. Это будет просто сотрудничество, а я хочу делать музыку.

В Петербург охотно приезжают знаменитые музыканты: их привлекает сам город, да и сыграть в Большом зале с нашими прославленными оркестрами – большая честь. Но на Западе звёзды выступают чаще, чем в России, потому что там много денег, и они могут оплатить несколько приездов знаменитости в одном сезоне. Но у них наряду с великими могут играть те, кто просто в состоянии купить зал. У нас такая «шпана» не выступает. Да и в стоимости билетов у нас и на Западе – значительная разница. Мы не можем повышать цены, потому что филармоническая публика – это люди не богатые, а интеллигентные. А на Западе часто публика приходит на концерт, чтобы продемонстрировать свои бриллианты.

– В Петербурге на ваших концертах – аншлаги, но, откровенно говоря, не всегда зал Филармонии так заполнен…

– Могу сказать о себе: конечно, приятно, что продаются билеты, но даже если бы пришла треть зала, я бы всё равно дирижировал с той же ответственностью и с той же радостью.

– А с чего стоит начать человеку, решившему первый раз пойти в Филармонию?

– Нужно забыть выражение идиотов-музыковедов: «Понимать музыку». Я, например, музыку не понимаю… Вот если бы сказали: «Чувствовать музыку», это другое дело, потому что она начинается там, где кончаются наши представления о слове, о конкретике. А музыка есть ощущение, настроение, её нужно постепенно глотать, как воздух.

Источник: Аргументы и Факты. № 39 (28.09.2016)

См. также на сайте Международного Центра Рерихов