А.А.Косоруков
канд. гфилософских наук, зам. председателя Общества исследователей Древней Руси

По поводу заметок С.А.Беляева «Семинарий имени Н.П.Кондакова — неотъемлемая часть русской национальной культуры» (журнал «Древняя Русь», №1, 2000)
Тема нашей статьи — анализ переписки 1929–1932 годов между Н.К.Рерихом и Ю.Н.Рерихом, с одной стороны, и членами Семинария (Института) им. Н.П.Кондакова, с другой, в связи с разбором предъявленных С.А.Беляевым Н.К.Рериху и Ю.Н.Рериху обвинений, которые бесчестят их имена и добрые дела.

I

После того как Российский гуманитарный научный фонд в 1996 году поддержал проект издания в России лучших научных трудов, опубликованных за рубежом Семинарием (Институтом) имени Н.П.Кондакова, в Петербурге и Москве появилось несколько работ о Семинарии. В альманахе «Ариаварта» в 1996–1997 годах были напечатаны статья В.А.Росова «Неудавшееся попечительство» и подборка писем из архивов Института им. Н.П.Кондакова и Института гималайских исследований «Урусвати», а в 1999 году в Санкт-Петербурге была издана книга «Семинариум Кондаковианум», в которую вошли в расширенном варианте статья В.А.Росова из «Ариаварты» и подборка из 63 писем об истории реорганизации Семинария в Институт им. Н.П.Кондакова. В Москве, насколько нам известно, напечатана лишь статья С.А.Беляева в журнале «Древняя Русь», в которой бегло рассматривается широкий круг вопросов, относящихся к истории Семинария (Института) им. Н.П.Кондакова.

II

Внимание С.А.Беляева сосредоточено не столько на реорганизации Семинария в Институт, сколько на обвинениях, выдвинутых им против Н.К.Рериха и его сына, Ю.Н.Рериха. К первой группе обвинений отнесены духовные, идейные и научные вопросы, ко второй — финансовые. Уже с первых страниц читателей заранее настраивают на нужный лад: «… в письмах четко прослеживается самый кардинальный, самый важный вопрос, который обсуждался и который решался, который, по существу, для Семинария имени академика Н.П.Кондакова был вопросом жизни или смерти. Смерти духовной, ибо тот путь, которым предлагал идти Семинарию Рерих, означал отказ от научных принципов работы Семинария, отказ от тех методов и подходов к проблемам, которые завещал своим ученикам академик Н.П.Кондаков. Отказ от этих принципов был бы и отказом от своего учителя, предательством его, отказом от национальной русской культуры»1.

Обвинитель не привел ни одного факта, не выстроил ни одного доказательства в подтверждение своей позиции. Таких фактов нет. Все его обвинения бездоказательны и повисают в воздухе, что мы и покажем далее.

Освещая события, Беляев нарушает их хронологическую взаимосвязь и камуфлирует это либо сокрытием дат отправки писем, либо изъятием из рассмотрения переписки всего 1930 года, хотя и признает, что «1930–1931 годы были переломными годами в жизни Семинария»2. Хронологическая неясность нужна С.А.Беляеву, так как она создает фальшивый исторический фон и прикрывает ложные оценки и выводы автора.

Небрежное отношение Беляева к фактам проявилось уже при описании начала контактов между Н.К.Рерихом, Ю.Н.Рерихом и учеными из Семинария имени Н.П.Кондакова: «В архиве Семинариума Кондаковианума пока не удалось найти документов, относящихся к самым первым контактам между Институтом Кондакова и Институтом Рериха. Их отсутствие не позволяет документально установить ни времени возникновения этих контактов, ни имен тех людей, кто эти контакты установил. Но, надеюсь, не допущу большой ошибки, предположив, что контакты между Институтом Кондакова и Институтом Рериха возникли в 1929 году и что со стороны Института Кондакова инициатором их был А.П.Калитинский»3. Тут что ни предположение, то одна или две ошибки. Именно в архиве Семинария В.А.Росов нашел такие документы и часть из них опубликовал4. Инициатором первых контактов от Семинария выступила супруга директора Семинария А.П.Калитинского М.Н.Германова, известная артистка МХТ5. С другой стороны инициатором можно считать директора Института «Урусвати» Ю.Н.Рериха, по просьбе которого Г.Г.Шклявер (Генеральный секретарь Французской Ассоциации друзей Музея Николая Рериха в Нью-Йорке) написал А.П.Калитинскому о том, что «Юрий Николаевич желал бы выпустить в издании Seminarium Kondakovianum работу на тему “Le style Animal an Tibet”6 (с иллюстрациями)»7. Научные контакты начались удачно: в Праге вышла книга Ю.Н.Рериха, а Н.К.Рерих способствовал созданию сотрудницей Семинария княгиней Н.Г.Яшвиль иконы св. Иосифа и подготовке к изданию его жития.

История знакомства и сближения М.Н.Германовой и А.П.Калитинского с Н.К.Рерихом прослежена с 1912 года и до середины 1932-го8. Общность духовных устремлений Н.К.Рериха и М.Н.Германовой стала почвой, на которой взросла идея о научно-организационной кооперации (аффилиации) под патронажем Н.К.Рериха Семинария (Института) им. Н.П.Кондакова и Института «Урусвати».

К лету 1930 года закончился первый, ознакомительно-подготовительный этап взаимоотношений. В июне–июле того же года с переговоров в Париже, в которых участвовали Н.К.Рерих, Ю.Н.Рерих, А.П.Калитинский и М.Н.Германова, начался второй этап. Содержание и характер переговоров известны из последующей переписки участников. На первый план выдвигаются вопросы о реорганизации Семинария в Институт под патронажем Н.К.Рериха и о выделении будущему Институту им.Н.П.Кондакова ежегодной субсидии в размере 1500–2000 ам. долларов. Постановление о последнем должен был принять Совет директоров Музея Николая Рериха в Нью-Йорке, координатор всех патронируемых Н.К.Рерихом организаций.

В конце августа 1930 года А.П.Калитинский собрал членов-основателей Семинария, изложил им программу действий и заручился их одобрением, в том числе и на избрание Н.К.Рериха Попечителем будущего Института Кондакова. «Все единогласно просили меня передать Вам благодарность за обещанную помощь и просят Вас принять звание Почетного Попечителя Института»9, — писал А.П.Калитинский Н.К.Рериху. «Все», а не один Калитинский, и это подтверждала — вопреки утверждениям С.А.Беляева — княгиня Яшвиль10.

Н.К.Рерих и Ю.Н.Рерих немедленно приступили к выполнению своих обязательств. До сентября 1930 года было оформлено избрание А.П.Калитинского членом-корреспондентом Института «Урусвати» и почетным членом Американского Общества друзей Музея Николая Рериха, передан Семинарию чек на 500 долларов, который стал первым вкладом в улучшение материального положения членов Семинария. Совет директоров Музея Николая Рериха должен был вскоре рассмотреть вопрос об аффилиации Института «Урусвати» с Семинарием, утвердить Н.К.Рериха Попечителем будущего Института Н.П.Кондакова и выделить запрошенную им ежегодную субсидию. Н.К.Рерих был уверен в положительном решении Совета11. Оставалось уладить формальности с чешской стороной и представить Совету необходимую информацию о Семинарии, чем и занимался его директор А.П.Калитинский. Однако он внезапно и очень тяжело заболел, из-за чего второй этап взаимоотношений между Семинарием и Институтом «Урусвати» был прерван. До болезни А.П.Калитинского прорабатывался один единственный вариант реорганизации Семинария, а не два, как утверждает С.А.Беляев12. Среди членов Семинария не было разногласий о новой форме его легализации (до сих пор он был частным общественным объединением) и о его преобразовании в Институт.

20 сентября 1930 года А.П.Калитинский был арестован и посажен в тюрьму по причине тяжелой формы психического расстройства. До 29 сентября об этом никто ничего не знал. Но «…в понедельник утром газеты принесли чудовищное сообщение о том, что А.П. уже с 20-го сентября находится в тюрьме и заключен туда за преступления против нравственности»13. Дм.Расовский, секретарь А.П.Калитинского, отправился к нему в тюрьму. Сохранилось красноречивое свидетельство Дм.Расовского о его встрече с А.П.Калитинским: «Когда я услышал по гулким тюремным коридорам знакомые шаги А.П., я бросился вперед, и увидел его спокойно идущим мне навстречу. <…> Я сразу задал А.П-у ряд вопросов — как быть с Марией Николаевной (супругой А.П. — А.К.), что сказать ей, что у него есть передать и т.под. Но на это получил ответ:

— Позвольте, но это все относится к А.П-чу, а он уже умер; вот когда он вернется, тогда это Вы ему и скажете, а меня это не касается. Я только оболочка А.П-а.

И затем стал говорить о том, какой у него есть план борьбы с ними.

— С кем, с ними? — спросил я.

— С бесами. Их же ведь так много.

Тогда я пристально взглянул в лицо А.П-а. На меня был устремлен тяжелый, мутный и недоверчивый взгляд. Тогда только понял все. Я тотчас пошел к судебным властям сказать, что они держат у себя сумасшедшего… 30 сентября А.П. переведен в дом для умалишенных. Положение считают безнадежным в смысле выздоровления»14. Дм.Расовский так оценивает негативные последствия тюремного заключения А.П.Калитинского: «… все мы были совершенно раздавлены газетным известием, уничтожавшим доброе имя А.П-а и ставившим в обреченное положение существование Семинария…»15

Мы не знаем, как Н.К.Рерих определил болезнь А.П.Калитинского после получения письма от Дм.Расовского. Но мы знаем определение Н.П.Толля, фактически заменившего А.П.Калитинского на посту директора Семинария: «Произошло большое несчастье. Александр Петрович сошел с ума. Случилось это внезапно и неожиданно и проявилось в ужасной форме, навсегда делающей невозможным возвращение Александра Петровича к общественной и научной работе. Безумно жалко его. Очень трагично с Семинарием. Мы стояли накануне переформирования в Институт и заручились поддержкой Рериха, обещавшего ежегодную сумму… и все лопнуло. Он (Александр Петрович. — А.К.) говорит, что в него вселился сонм бесов и что он это видел (всюду выделено мною. — А.К.)»16. Н.П.Толль просил Г.В.Вернадского вернуться в Прагу и взять на себя руководство Семинарием.

С болезни А.П.Калитинского начался третий, переходный этап: от реорганизации Семинария в международный Институт под попечительством Н.К.Рериха к реорганизации в соответствии с чешским типовым уставом для научных обществ (институтов). Этот этап продолжался, по-видимому, с ноября 1930 года по февраль 1931 года.

9 октября 1930 года Н.К.Рерих написал М.Н.Германовой (которая тогда была в Праге) письмо, непосредственной причиной которого стало известие о «выздоровлении Александра Петровича». Выразив в связи с этим искреннюю радость, Николай Константинович далее высказал мысль, до сих пор не встречавшуюся в переписке: «Рады мы и за Институт. Ведь Вы знаете, что основною причиною моего привхождения было руководство А.П. Институтом. Без него я не вижу Института, ведь каждое древо должно расти под опытною рукою. Так и скажите»17. Точка зрения Н.К.Рериха неожиданно получила подкрепление в письме Г.В.Вернадского, отправленного из США18. Из него Н.К.Рерих узнал, что Н.П.Толль и Н.Г.Яшвиль не известили его о своем намерении пригласить Г.В.Вернадского руководить Семинарием вместо А.П.Калитинского и что они поставили крест на возвращении А.П.Калитинского к научной работе19.

Однако Н.К.Рерих пока не стал предпринимать решительных шагов: похоже, он ждал известий от самого А.П.Калитинского. Известия эти «пришли» в Индию в письме А.П.Калитинского, отправленном из Парижа 16 декабря 1930 года. Необходимо внимательно изучить содержание этого письма. Написанное в дружеском тоне, оно тем не менее озадачило Н.К.Рериха своим неделовым характером. Н.К.Рерих ждал от А.П.Калитинского сведений, необходимых для принятия решения о выделении Институту субсидии, однако тот, похоже, полностью забыл о своих обязательствах20. Его просьба «перевести какую-то сумму уже теперь»21 позволяет думать, что теперь, в декабре 1930 года, он видит в Н.К.Рерихе уже не партнера по научному сотрудничеству, а благотворителя-миллионера, которому ничего не стоит прислать в качестве «подарка к Рождеству» 500–1000 долларов… Все смешалось в его больном сознании.

Порядок действий был согласован с А.П.Калитинским еще летом 1930 года. Тогда же стороны приняли его к исполнению, что видно по переписке. Правда, действовал А.П.Калитинский недостаточно оперативно и точно: видимо болезнь уже давно одолевала ученого, и хотя он жаловался на это в своих письмах, его корреспонденты пропускали сетования мимо ушей: «Сейчас я несколько оправился, хотя все еще кашляю; а главное, томит меня слабость (выделено мной. — А.К.)»22; «…Я теперь (чем дальше, тем больше) три четверти своей жизни провожу лежа — болею все. Настоящего помощника у меня нет. <…> Чтобы спасти дело, пришлось упразднить коллегию и начать править самодержавно, что и делаю уже целый год, и отчего совершенно извожусь (выделено мной. — А.К.) — не в моем это характере; противно и тоскливо»23; «А тут, уже теперь пошли вокруг неясные слухи и разговоры, и я чувствую большую настороженность вражеских сил. К сожалению, они имеют хорошего и услужливого сотрудника в моем всегдашнем недомогании, которое томит, мешает и выводит из строя (выделено мной. — А.К.)»24.

По этим письмам психиатр мог бы определить опасный характер «недомогания»…

Болезнь А.П.Калитинского поставила перед участниками парижских договоренностей вопрос: что делать дальше? Позиция Н.К.Рериха впервые зафиксирована в его письме А.П. и М.Н.Калитинским: «Я полагаю, что все дальнейшее мы оставим до более благоприятного часа. <…> Словом, оставим все дело в первобытном виде»25. Причин тому несколько: болезнь директора Семинария и нежелание продолжать дело с теми, кто относится к Н.К.Рериху без уважения и с кем пришлось бы теперь прорабатывать устав и программу будущего Института.

6 февраля 1931 года М.Н.Германова отослала копию письма Г.В.Вернадского Н.К.Рериху княгине Яшвиль и высказала глубокое огорчение этим «недружеским» письмом. Из него она узнала, что пражское руководство Семинария считает болезнь А.П.Калитинского неизлечимой и потому заблаговременно хлопочет о его замене на посту директора. 12 февраля 1931 года вице-директор Семинария Н.П.Толль сообщал Г.В.Вернадскому: «Рерих отказал нам в своей поддержке, которую сам же предложил. Он очень неубедительно мотивирует свой отказ твоим письмом, потому это только предлог. Причина, видимо, где-то глубоко и, конечно, не в тебе. Посылаю тебе копии писем.

Это для нас большой удар, ибо 1500 долларов громадная сумма, позволяющая поддерживать и содержать 8–10 человек. Теперь все это пропало. Чехи сокращают до минимума свою “русскую акцию”, что будет дальше, не знаю»26. Как видим, Н.П.Толль не согласен с Н.К.Рерихом в мотивации его отказа сотрудничать с пражским руководством Семинария, хотя сам не называет никакой другой. Но за собой Н.П.Толль не признает никакой вины, «забывая» о своих переговорах с Г.В.Вернадским «за спиной» Н.К.Рериха. Фраза «…что будет дальше, не знаю…» может быть истолкована как отсутствие каких-либо соображений о дальнейшем переустройстве Семинария. Следовательно, вопреки мнению С.А.Беляева, начало проработки пражского пути реорганизации нельзя датировать раньше 12 февраля 1931 года.

Рассмотрим последнее письмо А.П.Калитинского Н.К.Рериху от 27 января 1931 года. История его довольно странная. В.А.Росов нашел копию этого письма в Фонде Института гималайских исследований «Урусвати» и опубликовал ее в книге «Семинариум Кондаковианум»27, но без важной приписки М.Н.Германовой, которая имеется в оригинале письма на обороте его последней страницы. Это письмо является неоспоримым свидетельством того, что душевная болезнь не только не оставила А.П.Калитинского, но и за короткий срок существенно изменила его мировоззрение и самооценку. Теперь все события — политику чешского правительства, свою болезнь, гибель Н.М.Беляева (сотрудника Семинария) и даже нежелание Н.К.Рериха продолжать сотрудничество с прежними руководителями Семинария — он видит в свете своей борьбы с врагом (т.е. дьяволом). Прочитав это письмо, мы понимаем, зачем М.Н.Германова сделала к нему следующую приписку: «Дорогой, любимый наш Николай Константинович <…> Александр Петрович очень медленно поправляется, он был бодр последние дни, но с ним произошел неприятный случай, он по ошибке пустил в глаза Рексу йоду, вместо лекарства, собака ослепла на несколько дней, и это очень его убивало, он сказал, это чорт толкнул, ко мне приставлен такой, чтобы портить все (выделено мной. — А.К.)»28. Можно ли яснее, чем это доверительно высказала М.Н.Германова, подтвердить, что Калитинский болен именно одержанием и что одержатель не изгнан? Периодические просветления ума вовсе не свидетельствуют об исцелении больного. Одержателя можно только изгнать, но изгоняющий должен обладать очень высоким духовным потенциалом, как, например, Иисус Христос или Сергий Радонежский! Психиатры знают, что одержание, или особый вид сумасшествия, медицинскими средствами не излечивается. Думается, этим и объясняется безнадежный диагноз-приговор А.П.Калитинскому, который Дм.Расовский узнал от пражских психиатров 30 сентября 1930 года и тогда же сообщил Н.К.Рериху.

Удручающая приписка М.Н.Германовой с бесспорной наглядностью убеждала Н.К.Рериха: с ее супругом уже невозможно вести совместные дела.

Итак, психическая болезнь А.П.Калитинского была главной причиной неудавшегося переустройства Семинария им. Н.П.Кондакова в Институт под патронажем Н.К.Рериха. Уже на ранней стадии она помешала ученому трезво и по-деловому взяться за осуществление парижских договоренностей. Когда же разразился гром, и умопомрачение опозорило, изолировало от общества и пресекло научную и общественную деятельность А.П.Калитинского, стало ясно, что в его судьбе произошли большие изменения, и изменения необратимые.

Нельзя не удивиться той уклончивой формулировке, к которой прибегнул С.А.Беляев, рассказывая о болезни А.П.Калитинского: «В 1930 году с А.П.Калитинским произошла какая-то история; суть ее не удалось выяснить ни по архивным документам, ни по рассказам уже немногих оставшихся в живых современников. Но результатом ее было то, что А.П.Калитинский на несколько месяцев слег во Франции с тяжелым нервным расстройством и с сердечным недугом и, таким образом, вынужденно был оторван от дел Семинария»29. С.А.Беляев явно лукавит. Хотя он не цитирует писем из корреспонденции 1930 года, все же видно, что он с этой корреспонденцией знаком. Иначе, откуда бы он узнал о тяжелом нервном расстройстве? И особенно о том, что «распорядительный директор безнадежно болен»30? Ведь такая информация встречается только в трех письмах: Д.М.Расовского Н.К.Рериху от 30 сентября 1930 года, Н.П.Толля Г.В.Вернадскому от 7 октября и Г.В.Вернадского Н.П.Толлю от 4 ноября того же года. Правда, подобные сведения можно было найти еще в прессе, но, судя по статье С.А.Беляева, он вообще не интересовался прессой. С.А.Беляев лукавит потому, что неоспоримый факт сумасшествия А.П.Калитинского подрывает доверие к предвзятой антирериховской направленности его статьи, ко всей его тенденциозной подборке цитат, на которых строятся лживые измышления о Н.К.Рерихе и Ю.Н.Рерихе. Очевидно С.А.Беляев стоял перед выбором: либо рассказать о трагедии А.П.Калитинского и, следовательно, поставить крест на своих обвинениях против Н.К.Рериха и Ю.Н.Рериха, либо скрыть этот факт и тем самым сохранить доверие к своей статье. С.А.Беляев избрал второй путь.

В переписке, которую мы рассмотрели, нет ни намека на навязывание Н.К.Рерихом пути, по которому якобы должны были идти, вопреки своей совести, члены Семинария. Нет в этой переписке и обсуждения «научных принципов работы Семинария» или «методов и подходов к проблемам, которые завещал своим ученикам академик Н.П.Кондаков». Никто не принуждал «учеников» к «отказу» «от своего учителя», «от национальной русской культуры» «и духовных заветов Н.П.Кондакова». С.А.Беляев запугивает читателя, потому что не может подкрепить свои обвинения фактами. Подытоживая, он пишет: «Вся эта драма <…> нашла отражение в переписке»31. Но ни «этой драмы», ни ее отражения в переписке нет. Правда, в ней запечатлелась история роковой болезни Н.П.Калитинского, но ее С.А.Беляев увидеть не захотел.

III

Четвертый этап отношений между пражским руководством Семинария (Института) им. Н.П.Кондакова и Ю.Н.Рерихом (Н.К.Рерих после своего письма от 9 января 1931 г. больше не участвовал в переписке) начался 16 мая 1931 года с письма А.П.Калитинского к Ю.Н.Рериху32.

С первого же ответного письма Ю.Н.Рериха переписка приняла сугубо деловой характер. Юрий Николаевич спокойно доказывает Калитинскому, что именно из-за него застопорилась аффилиация двух научных учреждений, конкретно перечисляет все недоделки и упущения и заключает свою характеристику истории взаимоотношений следующим выводом: «Конечно, обстоятельства значительно осложнили положение, но что отложено, не потеряно. Еще в Париже мы уговорились о скорейшей присылке Устава Института и его бюджета Совету Музея. Этот материал не был нам доставлен из Праги и потому лишил нас возможности дать ход этому делу. Итак, дорогой Александр Петрович, Вы видите, что задержки были не на нашей стороне и что своевременная информация по организационным вопросам Института им. Кондакова значительно помогла бы делу»33. Ю.Н.Рерих впервые поставил вопрос о том, чтобы А.П.Калитинский, во избежание «ненужных трений в будущем», ясно сформулировал свое понимание задач и методов обоих институтов, о которых он так неопределенно высказался в своем письме от 16 сентября 1930 г., написанном по-английски. Это высказывание привело членов Совета директоров Музея Николая Рериха в «недоумение», которое, по мнению Ю.Н.Рериха, стоило бы рассеять.

Таково основное содержание ответного письма Ю.Н.Рериха. Если б он знал, что к этому времени уже был решен вопрос о преобразовании Семинария в Археологический институт им. Н.П.Кондакова на основе типового устава, действующего в Чехии и исключающего саму постановку вопроса о Попечителе Института, он, несомненно, не стал бы возвращаться к этой теме.

История, однако, не признает сослагательного наклонения, а вот двуличие действующих лиц она демонстрирует весьма часто. Так Калитинский, отправив Н.П.Толлю 26 июня 1931 года письмо с критикой Н.К.Рериха, 20 сентября того же года послал Ю.Н.Рериху длиннющую реляцию о своих действиях, в которой снова воспел хвалу его отцу.

Это письмо от 20 сентября 1931 года, адресованное Ю.Н.Рериху, — ключ к пониманию развития взаимоотношений с Ю.Н.Рерихом и в то же время переход к их завершению. Сам А.П.Калитинский связывал с этим письмом поворот в своей судьбе. Это видно по тому, что он датировал письмо именно 20 сентября 1931 года (ровно год тому назад, 20 сентября 1930 года, он попал в тюрьму, а затем в сумасшедший дом). Теперь же А.П.Калитинский ощущал в себе, как ему мнилось, такой прилив сил, что в одиночку мог выиграть затянувшуюся «битву с Рерихами» и добыть для членов Семинария золотое руно — субсидию в 2000 долларов ежегодно: «С меня вдруг сошла какая-то пелена, как будто сняли с моей головы колпак, и я все увидел и услышал»34.

В рассматриваемой корреспонденции это самое длинное письмо, представляющее из себя соединение исторического обзора деятельности Семинария им.А.П.Кондакова с планом достижения победы над «противником».

В исторической части письма создается привлекательный автопортрет А.П.Калитинского — ученого, опытного организатора, культурного и тактичного человека. Теперь он дает развернутые пояснения по всем вопросам, которые ранее были оставлены им без ответа. В переписке с Ю.Н.Рерихом выяснилось, что «…мы стоим на одной и той же точке зрения в вопросах о “методах” и об “автономии”»35, — так подытожил обсуждение А.П.Калитинский. Это лишний раз доказывает, что С.А.Беляев, утверждающий обратное, не прав. Похоже, он невнимательно смотрел переписку 1931 года и «не заметил» приведенной фразы.

Но вернемся к письму А.П.Калитинского от 20 сентября 1931 года. Как только ученый переходит к рассказу о реорганизации Семинария, стиль письма меняется: утрачивается обстоятельность, конкретность; игнорируются все критические замечания Ю.Н.Рериха; единственным действующим лицом представляется лишь сам А.П.Калитинский. В итоге целый год активных переговоров укладывается в три предложения: «Довести его (дело о попечительстве Н.К.Рериха. — А.К.) до конца я не смог из-за болезни. А тем временем легализацию (Семинария. — А.К.) провести было необходимо. Возобновлять переговоры после письма Николая Константиновича о том, что все откладывается на неопределенное время, я считал совершенно невозможным, да и из Парижа вести их немыслимо»36. А.П.Калитинский то ли страдает провалами в памяти, то ли просто не хочет углубляться в неприятную для него тему. Так он забыл, что «после письма Николая Константиновича», якобы сделавшего «совершенно невозможным» возобновление переговоров, сам же эти переговоры вскоре продолжил37.

Очень скупо А.П.Калитинский информирует своего корреспондента о том, что члены Семинария пошли по так называемому пражскому пути его преобразования в Институт. Ничего конкретного об этом не сказано. Не указана даже дата официальной регистрации Института (1 июля 1931г.). О бюджете нового Института ни слова, а об его уставе написано несколько не вполне ясных фраз. Устав у А.П.Калитинского есть, но посылать его копию Ю.Н.Рериху он не спешит. Его готовность устранить с пути переговоров все препятствия и рассеять все недоразумения, сквозившая в каждом слове исторической части письма, бесследно исчезает. Образ А.П.Калитинского раздваивается. И чем дальше, тем больше.

Письмо свидетельствует о том, что к А.П.Калитинскому так и не вернулась способность трезвой оценки своих действий. Ему представляется, что он придумал замечательный план, осуществив который, «добьется» двойной победы: денежной субсидии от Рерихов для Института и своего возвращения в Прагу в качестве действующего, а не формального директора Института им. Н.П.Кондакова38. Одержимый новым замыслом, А.П.Калитинский не отдает себе отчета в том, что его план идет вразрез с фактическим положением дел, что все его уловки и обманы непременно будут раскрыты и в итоге попытка осуществления плана обернется дискредитацией его автора. Первая уловка была в том, что А.П.Калитинский, опасаясь возможного противодействия пражского руководства Института, не послал текст письма на согласование39. Таким образом, А.П.Калитинский поставил своих коллег перед свершившимся фактом. Вторая уловка была прямым обманом: он предложил Н.К.Рериху несуществующий в новом уставе пост Проректора. Чтобы скрыть обман, А.П.Калитинский, несмотря на настойчивую просьбу Ю.Н.Рериха, «затянул» на несколько месяцев отправку нового (чешского типового) устава Института. И поскольку все противодействующие А.П.Калитинскому рассматривались им как союзники «врага» (дьявола), теперь в их число попали и его пражские коллеги. Однако последние, ознакомившись постфактум (копия письма Ю.Н.Рериху была выслана в Прагу 28 сентября 1930 года)40 с планом борьбы своего директора за субсидию Институту, решили, что пока нет причин для беспокойства: новый устав не был послан Ю.Н.Рериху и, значит, он не мог раскрыть обмана.

Ю.Н.Рерих в самом деле поверил, что А.П.Калитинский вполне ответственно и честно снова предлагает скооперировать научную деятельность институтов им. Н.П.Кондакова и «Урусвати», и потому обратился (видимо, вместе с Н.К.Рерихом) к Совету директоров Музея Николая Рериха в Нью-Йорке с новым предложением о выделении субсидии пражскому Институту41.

Однако дальнейшие действия А.П.Калитинского были непредсказуемы. 12 октября 1931 года он неожиданно (похоже, вновь без согласования с Н.П.Толлем) отправляет Ю.Н.Рериху новый устав Института. Когда пражское руководство узнало об этом, оно поняло, что необходимы контрмеры.

3 декабря 1931 года из Праги в Наггар Н.К.Рериху было отправлено официальное письмо, которое и по сути, и по форме представляет для нас несомненный интерес:

«Ваше Сиятельство, Имеем честь известить Вас, что в целях укрепления своего существования и расширения своей деятельности, Семинарий им. Н.П.Кондакова реорганизован в Институт.

Высоко ценя ваше неизменно добродетельное отношение к Семинарию, а также за Вашу столь многостороннюю помощь делу Семинария, Правление реорганизованного Института избрало Вас почетным членом-благотворителем Института им. Н.П.Кондакова.

Просим Вас, Ваше Сиятельство, принять уверение в нашем глубоком к Вам уважении и сердечной преданности»42.

Письмо было послано с таким расчетом, чтобы Н.К.Рерих получил его к Новому году в качестве оригинального подношения. Н.К.Рерих не был ни князем, ни графом, и поэтому его завышенное титулование получало ироничный, внешне льстиво-угодливый смысловой оттенок. Ирония подкреплялась тем, что вместо звания Попечителя Института Н.К.Рериху был преподнесен незначительный титул «почетного члена-благотворителя», который по уставу имел лишь совещательный голос. «Столь многосторонняя помощь» Н.К.Рериха (именно помощь) проявилась, как известно, в присвоении двух «титулов» А.П.Калитинскому и в покупке изданий Семинария за 500 долларов. Главный вопрос (субсидия Институту) все еще решен не был. Более того, руководство Института им. Н.П.Кондакова было убеждено, что Н.К.Рерих и Ю.Н.Рерих теперь и не стремятся добиться этой субсидии, а ведут какую-то туманную дипломатическую игру.

Письмо «Его Сиятельству» лучше логических доводов убеждает в непонимании руководством Института им. Н.П.Кондакова простой истины: Н.К.Рерих не благотворитель-миллионер, который решает сам, кому и сколько дать долларов, и при этом тщеславно утешается получением новых титулов, а известный художник, состоящий Почетным Президентом нескольких культурно-просветительных организаций, финансовая деятельность, которых управляется Советом директоров Музея и протекает по рыночным законам мировой экономики. Различные сведения об Институте Кондакова, которые так не хотели давать его руководители, были нужны не Рерихам, а Совету, который требовал необходимую информацию от всех патронируемых организаций и без этих сведений не ставил в повестку дня своих заседаний ни одного финансового вопроса. Российский беспечный анархизм А.П.Калитинского Совету был непонятен.

В конце марта 1932 года Совет директоров Музея Николая Рериха в Нью-Йорке отослал в Институт им. Н.П.Кондакова обстоятельное письмо43 за подписью своего Президента. В письме была по-деловому рассмотрена история «предложения профессора Рериха» (август 1930 г.) о выделении ежегодной субсидии Институту Кондакова в 2000 долларов и скрупулезно перечислялись все недоделки Института, а также другие осложнения, возникшие по вине его руководителей.

Кроме того, в письме упоминалось о новом ходатайстве профессора Н.К.Рериха и Ю.Н.Рериха вновь вернуться к рассмотрению отложенного (из-за отсутствия нужных сведений) вопроса о субсидии. Совет Музея доброжелательно сообщал, что, хотя и не имеет пока возможности увеличить расходную часть своего бюджета 1932–1933 годов на 2000 долларов (напомним, что еще продолжался мировой экономический кризис), все равно поддерживает идею развития научных контактов с Институтом и надеется решить этот вопрос в ближайшем будущем. Однако руководство Института им. Н.П.Кондакова в ответном письме не проявило интереса к научным связям. Это письмо было уважительным по тону и содержало принципиально новую (для руководства Института) оценку финансовой стороны переговоров между Н.К.Рерихом, Ю.Н.Рерихом и их партнерами: «Я глубоко сожалею, — писал Н.П.Толль, — что вследствие целого ряда взаимных недоразумений, вопрос о денежной поддержке Института так и не привел к положительным для обеих сторон результатам»44. Такая оценка, видимо, нелегко далась руководству Института, и, возможно, именно поэтому оно так долго медлило с ответом на письмо Совета директоров Музея Николая Рериха в Нью-Йорке. Нельзя не отметить, что руководство Института не смогло конкретно указать Совету или Н.К.Рериху и Ю.Н.Рериху ни на один просчет с их стороны, хотя письмо Совета побуждало к этому. Тем самым была снова подтверждена точка зрения Совета, что «непоступление своевременных сведений, а также прискорбное и непредвиденное обстоятельство болезни проф. Калитинского явилось причиною снятия с очереди обсуждения этого вопроса осенью 1930 года»45. Указанные причины и предопределили неудачу всех переговоров между Н.К.Рерихом, а затем Ю.Н.Рерихом и руководством Семинария (Института) им. Н.П.Кондакова.

Теперь, подводя черту под «принципиальными» обвинениями С.А.Беляева в адрес Н.К.Рериха и Ю.Н.Рериха, можно утверждать, что между этими договаривающимися сторонами не существовало различий ни в отношении к культурному наследию, ни к научным принципам и подходам, ни к заветам Н.П.Кондакова. Все подобные обвинения сфабрикованы С.А.Беляевым.

IV

Если бы кто-либо обвинил С.А.Беляева в мелком мошенничестве или «в финансовой нечистоплотности»46, то он, несомненно, потребовал бы от обвинителя документальные доказательства. И был бы прав. Но сам С.А.Беляев, обвиняя Н.К.Рериха, одного из выдающихся наших соотечественников, и его сына, Ю.Н.Рериха, всемирно известного ученого-востоковеда, поступает иначе. Свои обвинения он снова строит на домыслах.

В переписке между членами Семинария (Института) им. Н.П.Кондакова обсуждалось два финансовых вопроса: о сумме в 500 долларов, переданной Н.К.Рерихом А.П.Калитинскому на закупку изданий Семинария, и о ежегодной субсидии в 1500–2000 долларов, которую мог бы представить Совет директоров Музея Николая Рериха в Нью-Йорке.

Вопрос о субсидии мы уже осветили подробно. Рассмотрим теперь историю вопроса о 500 долларах.

Переписка не дает прямого ответа на то, кто и как поднял этот вопрос, но обычно подобные вопросы ставятся теми, кто нуждается в деньгах. Первое письменное сообщение о 500 долларах относится к 28 августа 1930 года: А.П.Калитинский извещает Н.К.Рериха об отправке в Нью-Йорк на имя мисс Линден одиннадцати наименований изданий Семинария в возмещение полученных от Н.К.Рериха 500 долларов. По прилагаемому перечню сумма посланных изданий составила лишь 231 доллара47. Через три дня А.П.Калитинский снова пишет Н.К.Рериху и дает оценку значения закупки книг для Семинария: «Ваша закупка очень нам помогла, и я теперь надеюсь, что этот год удастся завершить благополучно»48. Заметим (это важно знать для понимания дальнейшего обсуждения вопроса), что издательские заработки нередко шли «…просто на выдачу небольших пособий некоторым членам Семинария, чтобы дать им возможность подкормиться, подлечиться и одеться прилично»49. Подчеркнем и еще один момент: помощь от Н.К.Рериха пришла тогда, когда беженская субсидия от чешского правительства упала «ниже прожиточного минимума», кроме того, «местные министерства» прекратили закупку изданий Семинария50. Не удивительно, что А.П.Калитинский посчитал необходимым позднее еще раз поблагодарить Н.К.Рериха «за большую поддержку»51, оказанную закупкой изданий Семинария, лежавших на складе без движения.

Вопрос о расходовании 500 долларов стал запутываться и обостряться Н.П.Толлем. От него мы узнаем, что упомянутая сумма, полученная от Н.К.Рериха, пошла «на улучшение материального положения личного состава Семинария»52, и что Институт Кондакова полностью расплатился за нее, отправив в Нью-Йорк посылку книг. Однако Г.Г.Шклявер в ответном письме53 продолжал настаивать на том, что 150 из 500 долларов предназначались для закупки труда «Звериный стиль…» Ю.Н.Рериха. Возникла тяжба, которая была известна А.П.Калитинскому и стала одной из причин ухудшения его отношения к Н.К.Рериху. Но спустя полгода Н.П.Толль напишет Г.Г.Шкляверу следующее: «Разложившись, мы, наконец, можем исполнить наше обязательство перед Рерих-Музеем и послать туда обещанные 100 экземпляров книг Юрия Николаевича Рериха, что и будет сделано в ближайшие дни»54. Признание Н.П.Толлем в споре о расходовании 500 долларов правоты Г.Г.Шклявера полностью опровергает выдвинутое С.А.Беляевым обвинение Рерихов «в финансовой нечистоплотности»55 и дезавуирует всю критику Н.К.Рериха и «Рерихов» раздраженным А.П.Калитинским в письме Н.П.Толлю от 26 июня 1931 г. и княгиней Н.Г.Яшвиль в письме А.П.Калитинскому от 10 февраля 1932 года. Понятно, что С.А.Беляев охотно приводит длинные цитаты именно из этих писем.

Об упомянутом письме Н.Г.Яшвиль А.П.Калитинскому необходимо рассказать подробнее. Приведем из него две цитаты. Первая: «Дорогой Александр Петрович, сегодня мы вчетвером собрались для обсуждения проекта Вашего ответа Ю.Н.Рериху, и вот к каким мы пришли заключениям…»56 Эти заключения будут интересны для читателя как подтверждения того факта, что после заболевания А.П.Калитинского члены Семинария (Института) взяли его деятельность под контроль. Цитата вторая: «…надо помнить “шахер-махер” Рериха с теми 500 долларов, которые были Вами получены от него в сентябре 1930 года, а также вторичный подобный же случай с покупкой Скифики - III, когда Ю.Н.Рерих имел в виду новую покупку, а затем через Шклявера потребовал включить сумму от продажи за эти 100 экземпляров “Скифики” все в счет того же якобы нашего долга Рерих-Музею за закупленные на 500 долларов книги, когда первоначально эти деньги предназначались на личный состав».

В переписке нашел отражение только второй случай. О первом никто не упоминает, кроме княгини, потому что его вообще не было. Конечно, А.П.Калитинскому не сообщили, что Н.П.Толль, признав свою неправоту, закрыл вопрос о долге Музею Рериха, поэтому княгиня Н.Г.Яшвиль могла рассчитывать на то, что формальный директор Института поверит ее обвинению.

Почему ни Н.П.Толль, ни княгиня Н.Г.Яшвиль не сказали своему шефу, Председателю Правления Института А.П.Калитинскому, правду? Они прекрасно понимали, что он живет в иллюзорном мире навязчивых идей и что нарушать этот мир опасно — и для него, и для них. Поэтому за ним сохраняли руководящую должность в Институте (пусть утешается), одновременно отклоняя все его попытки снова войти в его научную жизнь. Поэтому не трогали его идею о Н.К.Рерихе — Попечителе Института, в то же время постепенно настраивая А.П.Калитинского против Рерихов. Пражские руководители выработали свою тактико-психологическую модель отношений с больным А.П.Калитинским. Они вынуждены были вести с ним неискреннюю дипломатическую переписку, одновременно решая две задачи: управлять им так, чтобы он считал мнение пражских коллег своим желанием и стремился к согласованию с ними своих действий (тут помогало прикрытие принципом демократического руководства); укреплять солидарность с ним, при этом нейтрализуя или отклоняя его безумные идеи (тут помогало создание образа общего врага, которого можно и обмануть, если это полезно для Института).

Двойная дипломатия пражских руководителей Института по отношению к своему «шефу», естественно, наложила отпечаток и на всю переписку с ним. Но С.А.Беляев, вопреки фактам, уверяет читателей, что «переписка <…> между А.П.Калитинским и членами Семинария передает ситуацию правдиво. В этих письмах все вещи называются своими именами»57 С.А.Беляев не видит ни раздвоения личности А.П.Калитинского, ни того, что бросает тень на руководителей Института, которые, по его мнению, сознательно вели нечестную игру с Рерихами: в письмах к ним намеренно «смещали акценты», «притушевывали» свое «истинное отношение к той или другой проблеме»58, а в письмах к А.П.Калитинскому освещали ситуацию «правдиво».

Вернемся к письму княгини Н.Г.Яшвиль, в котором есть еще немало примечательного. Оно начинается с утверждения одной из навязчивых идей А.П.Калитинского: «…может статься, что Рерих-Музеум действительно даст нам обещаемую сумму в 2000 долларов, но единовременно, а затем легко сможет и перестать давать, звание же Протектора за Рерихом утверждается навсегда (вот новое противоречие, но как же его разрешить? — А.К.). Поэтому мы решили, что если в сопроводительной к деньгам бумаге от Рерих-Музея не будет прописано, что деньги будут систематически высылаться и впредь, ежегодно, то и нам в таком случае осторожнее будет выбрать Рериха Протектором на один год, чтобы в неблагоприятном случае расстаться с ним безболезненно, а не скандально»59. Понимала ли княгиня, что выдвинутое ею новое, меркантильное предложение подталкивает А.П.Калитинского к тому, чтобы он своими руками сокрушил идею попечительства Н.К.Рериха? Несомненно. Она, конечно, знала о том оскорбительном письме, которое послал Н.П.Толль «Его Сиятельству» Н.К.Рериху в конце 1931 года и которое означало полный разрыв отношений с Рерихами. Однако А.П.Калитинский об этом не знал, а потому и продолжал переписку с Ю.Н.Рерихом. Интересно отметить, что в последнем письме А.П.Калитинского Ю.Н.Рериху от 3 февраля 1932 года не было ничего, что могло бы послужить поводом для немедленного разрыва отношений. Полагаю, что именно отсутствие такого повода и не устроило пражское руководство Института, которое решило подсказать А.П.Калитинскому (конечно, мягко, ненавязчиво) два варианта: торг за субсидию и обвинение Н.К.Рериха в неких «шахер-махерах» с 500 долларами, с теми самыми долларами, за которые раньше А.П.Калитинский неоднократно приносил Н.К.Рериху письменную благодарность. Но А.П.Калитинскому не пришлось писать нового письма Ю.Н.Рериху и опять мучительно искать и не находить нужный тон, как это было с его письмом от 20 сентября 1931 года. Нараставшее напряжение было снято тем, что в Институт Кондакова пришло письмо от Луиса Хорша, Президента Совета директоров Музея Николая Рериха, которое, как мы уже отмечали ранее, прояснило причины неудачи с выделением субсидии. Вместе с тем Л.Хорш выразил готовность продолжить научные контакты с Институтом им. Н.П.Кондакова и надежду положительно решить в будущем вопрос о субсидии.

Через несколько месяцев в Музей Николая Рериха пришло письмо от руководства Института им. Н.П.Кондакова. Оно было вполне корректным, однако в нем уже не высказывалось желания продолжать контакты с Институтом «Урусвати». Так был положен конец отношениям между двумя коллективами ученых.

V

С.А.Беляев, которого журнал «Древняя Русь» отрекомендовал как историка христианской церкви, хотел было предстать перед читателями еще и в образе защитника русской национальной культуры, борца за истину. Ни то, ни другое ему не удалось, ибо из очерка выяснилось само собой, что ни судьба, ни слава русской культуры С.А.Беляева не волнуют. Иначе бы он не стал чернить имя великого русского художника Н.К.Рериха.

Естественно, возникает вопрос: какие же мотивы и побуждения двигали пером С.А.Беляева? В его очерке нет ни новых фактов, ни новых обобщений по сравнению с ранее опубликованными работами о Семинариуме Кондаковиануме. Исключение составляют лишь обвинения против Н.К.Рериха и Ю.Н.Рериха, которым автор пытается придать характер полунаучной скандалезности. Направленность и тон обвинений приоткрывают истинные мотивы, подвигшие церковного историка С.А.Беляева написать поругание на Н.К.Рериха. После первого собора Русской Православной Церкви, поспешно осудившего инакомыслящих Рерихов и их последователей, стал остро ощущаться недостаток негативных фактов об основателях этого культурного движения. Настолько остро, что желание устранить этот недостаток в определенных кругах РПЦ получило значение и цену идеологического заказа. Конечно, нашлись ретивые исполнители, в тесную компанию которых вошел и С.А.Беляев.

История русской науки за рубежом — тема сложная, как сама по себе, так и потому, что работа ученых-эмигрантов неотделима от той общественной, политической и экономической среды, в которой они оказались и игнорировать которую они были не в силах. Тут нужны добросовестные поиски истины. С.А.Беляев избрал иной подход: не выяснение истины стало его целью, а создание полунаучной-полужурналистской сенсационной утки. Он, видно, забыл русскую поговорку о том, что земля на могиле задернеет, а худой славы не покроет. Разве можно стать чище душой, забрызгивая грязью другого, особенно, когда этот другой — гений, великий человек? Но что поделать. Добрая слава лежит, а дурная бежит и этим многих прельщает.